Решила срезать путь через "Липки", надышаться цветущим чубушником, на фазанов поглядеть.
Передо мной идут два персонажа, какие летом водятся у нас во множестве: шлёпки, шорты до колен, красные от загара загривки.
— Ща, Лёх, — говорит один, — ща, отутот. Вот прям ща, отутот.
И заходят в "Липки" под кованую арку, и тот, что обещал отутот, разворачивает Лёху лицом к клумбе.
— Чо? — недоумевает Лёха.
— Да Пушкин же!..
За клумбой под рослыми каштанами действительно стоит бюст Пушкина — неприглядный, кладбищенской серебряночкой покрашенный, поэту там хорошо за пятьдесят, щёки отъел, отяжелел лицом.
— Чо Пушкин?.. — не понимает Лёха.
— Блин, да день рождения у него сегодня!..
Лёха склоняет выгоревшую русую голову к плечу, собирает лицо в насекомую букву Ж, цокает языком и сокрушённо произносит:
— А мы, как лохи, не взяли...
Передо мной идут два персонажа, какие летом водятся у нас во множестве: шлёпки, шорты до колен, красные от загара загривки.
— Ща, Лёх, — говорит один, — ща, отутот. Вот прям ща, отутот.
И заходят в "Липки" под кованую арку, и тот, что обещал отутот, разворачивает Лёху лицом к клумбе.
— Чо? — недоумевает Лёха.
— Да Пушкин же!..
За клумбой под рослыми каштанами действительно стоит бюст Пушкина — неприглядный, кладбищенской серебряночкой покрашенный, поэту там хорошо за пятьдесят, щёки отъел, отяжелел лицом.
— Чо Пушкин?.. — не понимает Лёха.
— Блин, да день рождения у него сегодня!..
Лёха склоняет выгоревшую русую голову к плечу, собирает лицо в насекомую букву Ж, цокает языком и сокрушённо произносит:
— А мы, как лохи, не взяли...