"В прежние времена, потеряв господина, такой вассал совершал дзюнси, и никаких проблем. Но в двадцатом веке этакую штуку способен отмочить только какой-нибудь замшелый генерал Ноги, сделавший харакири после кончины императора Мэйдзи. Человеку, приобщившемуся к европейской культуре (или испорченному ею?), подобный поступок представляется дикостью.
У Запада другая мудрость. Ее труднее уловить, потому что она теряется в потоке избыточных слов, но в минуту сатори даже европейские поэты (философы-то никогда) подчас могут лаконично сформулировать главное. Например, лучшее стихотворение многоречивого русского поэта Жуковского состоит всего из четырех строчек, нечто среднее между хокку и танка.
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Японцы, увы, так относиться к потерям не умеют. И если осиротевший самурай не взрезал себе живот, он становится ронином, бесцельным и бесприютным бродягой. Великая мудрость жизни, однако, состоит в том, что уважающий себя человек любую судьбу может превратить в Путь. Что ж, Масахиро Сибата принялся осваивать Путь Одиночества и за короткий срок достиг на нем мастерства. Двигаясь от дана к дану, он все лучше овладевал Кодоку-дзюцу, «искусством одиночества», которое делает человека бесстрашным и неуязвимым. Бесстрашным — потому что больше нечего страшиться; неуязвимым — потому что ничем не дорожишь. Судьба пугает тебя, грозится что-то отобрать, а тебе ничего не жалко. Подавись, судьба!
Кодоку-дзюцу прекрасно еще и тем, что, давая иммунитет от страха и всевозможных терзаний, оно не мешает пользоваться жизненными удовольствиями — совсем наоборот.
Эта приятная мысль пришла неуязвимому ронину в голову, потому что на променадную палубу как раз поднялась миссис Тревор, должно быть, привлеченная звуками музыки.
Поначалу – это сплошной стеб, густо приправленный уважением к японской культуре (вот бы Акунин так русскую любил). В качестве вишенок на этом торте используются хокку (трехстишия из 17 слогов), которые персонажи романа сочиняют при каждом удобном случае:
Вчера родилось пятистишье, вдохновленное ожиданием водопроводчика:
«Кап-кап», течет кран.
Не плачь, тебя закрутят.
«Кап-кап», течет жизнь.
Ее придет, закрутит
И мой Водопроводчик.
Сегодня Маса был настроен на трехстишие и предполагал посвятить его цикадам, предвестницам благословенной осенней прохлады, которая всё никак не придет.
Дальше автор уже явно увлекся повествованием, настрочил сразу несколько сюжетных линий и осознал в запале, что надо как-то все это теперь сводить к одному знаменателю. Раздумывая, как, он помянул Фандорина и ненавязчиво напомнил о прошлых своих романах. Пока читатель погружался в ностальгию, в книге смешались кони, люди красные, белые, якудза, японская полиция, и благородные воры. И надо всем этим безобразием как одинокий буревестник веет Маса, внезапно превратившийся в настоящего супермена и главное лицо Японии начала века.
"Ирассяй-ирассяй; гостеприимно скрипнула петлями дверь. Добро пожаловать домой, усталая улитка. Ты наконец доползла до вершины Фудзи, сейчас отдохнешь".
Но покой Масе только снится. Непонятно, как родная страна вообще столько лет просуществовала без его присутствия. Куда там Фандорину.
В общем, что я хочу сказать в качестве резюме. Это изящная отдыхательная книжка, которая почти комикс манга по набору злодеев и героев. Она провоцирует на сочинение хокку по любому поводу. Здесь ничто не говорится серьезно, но вместе с тем где-то за уютно освещенными седзи спрятана спокойная мудрость.
И жаль, что это скорее всего последняя книга про Масу, я бы не без удовольствия прочитала еще что-то подобное.
Последний листок
Перевернут романа.
Задута свеча.